«Это самый лучший город в мире. Это дом»
- Почему я поехал в Припять? Я там родился, - рассказывает 36-летний Сергей, который сейчас живет в Калинковичах. Мужчина попросил его не фотографировать. – Когда случилась авария, мне было чуть больше года. Вместе с мамой и старшей сестрой нас вывезли из города. Следом, спустя примерно полтора месяца, уехал отец. Он оставался ликвидатором: до взрыва работал в Припяти водителем грузового автомобиля. Мама была в декретном отпуске, а до него трудилась в одном из припятских детских садов.
Обо всем, что случилось тогда, знаю из рассказов мамы. Ничего, собственно говоря, нового: объявили срочную эвакуацию. Всем собраться в течение нескольких часов, взять только документы, деньги и вещи первой необходимости. Больше брать ничего нельзя. Эвакуировали автобусами.
Было десять постов, везде замеряли радиацию. Некоторые вещи «светились», их велели выбрасывать. Переехали для начала сюда [в Калинковичский район]. Думали, ехать дальше в столицу, но остались: родителям предложили неплохие работы здесь.
Отца давно нет: он ушел из жизни в 1998 году. Всех, кто работал в его бригаде, тоже уже давно нет в живых, и все скончались в 90-х. Радиация догнала, как говорится. Какое там здоровье, после Чернобыля! По сути, тогда толком и не защищались, мало кто себе представлял, что такое лучевая болезнь.
Есть ли у меня проблемы со здоровьем? Сейчас не берусь судить, еще годы не позволяют. Я в спорте всю жизнь: организму так легче, чем просто сесть и сидеть. Хотя одно время проблемы со щитовидкой были – хотя у кого их на Полесье нет…
Есть ощущение – особенно ярко оно проявляется как раз в конце апреля – что где-то там твой дом. Место, где ты должен был расти. Но так случилось: пришлось уехать. Это может почувствовать только тот, кто с этим связан. Жить в Припяти, к сожалению, нельзя. По крайней мере, ближайшие 100-200 лет.
Не скрою, меня задевает и злит, когда про Припять начинают сочинять какие-то мифы и легенды. Про аномальные зоны, монстров-мутантов и тому подобное. Нет, это просто заброшенный город. Уровень радиации слишком высок, чтобы люди жили там. Так случилось: пришлось уехать. Не люблю мистификаций. Хотя, может, я чего-то и не знаю…
Но я был в Припяти – на экскурсии. Мы ездили от Киевского бюро, как туристы. Впечатления? Слезы на глазах. Реально ком в горле. Видел свой родной дом. Стоит, весь заросший, неухоженный, как и все другие дома в городе. Нет, заходить внутрь не разрешалось.
Если ходить по туристическим маршрутам, ничего страшного не увидишь. Сопровождающие не пустят туда, где радиация зашкаливает. Ночью, наверное, хватает всего: одичавшие и дикие животные по улицам бегают. Днем ничего такого не увидел, или не обратил внимания.
Город охраняется военными, въезжаешь на территорию через блокпосты. Правильно делают, что охраняют: радиацию не увидишь и не почувствуешь, а зараженные вещи из города тянуть нельзя. Ее можно почувствовать только со временем, когда, как говорится, боком выйдет.
У сопровождающих, парня и девушки, были дозиметры. Все маршруты известны и изучены. Пробыли в городе всего пару часов и уехали: больше там быть нельзя. Отходить от группы и гулять в одиночку также не разрешается. Зато фотографировались вволю: видели основные «туристические» места и достопримечательности, которые часто можно видеть в фильмах о Чернобыле. То же колесо обозрения.
Почему люди туда едут? Им интересно. Хотят посмотреть на другой мир. Многих в пути просто разрывало от восторга. Кто-то ждал атмосферы, как в фильмах ужасах, триллеров. Там на самом деле очень мрачно – можно представить, что такое заброшенный город. Тут в деревню с пустыми домами приедешь – и жутко. А представьте: пустой город размером примерно с Мозырь. Это нехило по нервам бьет.
Но для меня это самый лучший город в мире. Других таких нет. Это родная земля, это дом, и этим все сказано.
«Мы нахватались этой радиации, как блох»
- Мы ж не герои… Призвали нас в разные годы в полки гражданской обороны, - вспоминает ликвидатор последствий аварии на ЧАЭС Василий Силивестров, также калинковичанин. Долгие годы он борется за то, чтобы получить полагающиеся ему, как ликвидатору, льготы и помощь из-за подорванного здоровья. - Конкретно нас забросили в Чернобыльский район Киевской области. Сейчас его объединили с Иванковским. Стояли мы в лесу, в палаточном лагере. Выполняли любую работу. В частности, наша работа в основном состояла в дезинфекции одежды и белья, которое приходили к нам из зараженных воинских частей. Меня потом подняли на смех в Минске: «Зачем это надо было стирать? И так хватало». Я говорю: «Товарищ Минздрав, этот вопрос задайте министру обороны, а не мне». Мы нахватались этой радиации, как блох.
Что потом получилось? Через 186 дней, сразу после демобилизации, я был госпитализирован в Гомель с катарактой. Начались проблемы с сердцем. Немножко меня подремонтировали, но это ни о чем не говорит. Долгое время мурыжили с группой инвалидности. Я сказал на самом высоком уровне: «Знаете, почему-то в Калинковичском районе больше, чем 300 инвалидов Чернобыля, а есть из них такие, которые не знают, в какой стороне Чернобыль, рукой показывают на Минск. А меня чего мурыжат?» Они говорят: «Если вы заболели во время ликвидации, то вопрос бы по-другому стоял». А как это посчитать? Ни тогда, ни сегодня специфического лечения для тех, кто нуждался и нуждается, нет. Нас лечат по общим протоколам Минздрава. Лечили-лечили, и долечили до первой группы [инвалидности].
В последнее время я связывался со своим депутатом, который в Палате представителей, Евгением Буниславовичем Адаменко. Говорю: «Пожалуйста, разрешайте мой вопрос. Я ваш избиратель». Он написал какую-то отписку, а я ее направил Андрейченко, председателю Палаты представителей. Депутат на меня обиделся: чего, мол, отправил. А я говорю: «Так иначе ничего ж не решается!»
С председателем райисполкома у нас какое-то понимание было, по нашей (ликвидаторов) просьбе поставили памятный знак в городе, недалеко от церкви. Там написали «В память о Чернобыле». Мы просили упомянуть калинковичских ликвидаторов… Ну, пишите что хотите. Благоустроили, хорошо.
Но вот этот вопрос мне не дает покоя до сегодняшнего дня: кто-то, получая льготы, чернобыльские выплаты, преференции, продолжает до сих пор работать. Трудоспособен, в больницах не частый гость. А я после демобилизации в совокупности больше 900 дней нахожусь в стационаре. Лежал и в Минске, и в Гомеле – везде. Ничего это не дает. Ну а сейчас что мне делать? Буду держаться…
Я не собираюсь воевать со всем миром. Вот буквально несколько дней назад прислал ответ министр здравоохранения Дмитрий Леонидович Пиневич. Он является председателем республиканской комиссии, которая занимается установлением инвалидности пострадавшим от ЧАЭС. Ответ тот же самый: ваше заболевание не связано с Чернобылем. Ну как же это: я, выходит, там, под Чернобылем, на курорте отдыхал?!
У меня было два инфаркта. Они случились после Чернобыля. А сопутствующих – много. Сейчас вот ноги, легкие, почки… Как становится тяжко, так сразу сюда (мы беседуем в отделении терапии Калинковичской центральной районной больницы. – прим.авт.) госпитализируют. А тяжко бывает часто. Меня «Скорая» посмотрит, погрузит – и сюда. Больница уже мой второй дом.
Знаю, в Мозыре такие же, как я, ребята есть. Может, уже кого-то и нет в живых.
В гражданской обороне я был командиром роты. Нас тогда забирали как бы на военные сборы, но сами-то мы ничего не понимали в радиации. Не было средств защиты кожи, глаз, лица, дыхательных путей – ничего такого. Профессионально подготовлены мы не были. Что теперь? Никому мы на сегодняшний день не нужны.
На момент аварии на ЧАЭС мне было 32 года. Двое малолетних детей. Можно было попробовать не ехать, хотя за уклонение от призыва грозила тюрьма – но может, лучше бы в тюрьме посидел?.. Когда ехали, нам говорили, что можно будет время от времени и домой отлучиться – здесь же недалеко, если через Наровлю ехать. Нас специально освободили от работы, оторвали от семьи, и мы круглые сутки там находились.
Я пробыл там ровно 186 дней. Много это, или мало – не знаю. Разнообразие было: я занимался и технической, и бумажной работой, заполнял и сверял формуляры. Но когда начали разбирать наш палаточный городок в этом сосняке, померили «клюшкой» - дозиметром… Ай-яй-яй! Что под крышами палаток творилось! И там люди спали не один день. Кому-то повезло, кому-то не очень.
Так что, я говорю, никакие мы не герои. Но справедливости абсолютно нет… Добра вам.
Записала Елена Мельченко.
Фото автора и из открытых информационных источников.
